Проблема диалога между христианством и атеизмом в постсоветском обществе остается актуальной. Диалог нужен, хотя даже это утверждение способно вызвать возражения. Полагаю, что из данной статьи станет очевидно, что диалог этот нужен обеим сторонам, причем обе стороны нуждаются в повышении качества диалога.
Как богослов, я убежден, что христианство должно быть за многое благодарно критике со стороны атеизма: общеизвестно, что эта критика способствовала внутреннему очищению христианства и углублению его самосознания.
Нужен ли осмысленный диалог атеизму – решать самим атеистам. Во всяком случае, в данной статье я покажу, что сегодня диалог буксует по двум причинам. Во-первых, атеизм пытается спорить с христианством вчерашнего дня. Во-вторых, христианство почему-то не спешит расставаться со своим вчерашним днем. В результате обе стороны оказываются в нелепой ситуации.
В чем особая актуальность диалога для постсоветского общества? Дело в том, что атеизм перестал быть государственной идеологией, но остается сильным в некоторых кругах, прежде всего в научных. Очень многие представители старшего поколения ученых продолжают оставаться на тех позициях «научного атеизма», материализма, на которых они выросли. На вузовских лекциях можно услышать зачастую самую настоящую антирелигиозную пропаганду в духе хрущевского времени. Ее же можно встретить и в вузовских учебниках, причем даже не по религиоведению, а по культурологии, философии или языкознанию.
Но уровень полемики неприятно удивляет. Однажды один умный и интересный профессор, который известен своим материализмом и атеизмом, демонстрируемым в профессиональной деятельности (причем сфера деятельности – филология!), признался в личной беседе, что не интересуется современным богословием и не разбирается в нем, что не мешает ему писать целые антирелигиозные параграфы в своих учебниках.
В названии данной статьи я на первое место поставил именно «атеизм». Это связано с тем, что здесь будут рассматриваться вначале слабости в диалоге именно атеистической позиции. А потом мы посмотрим, как на эти слабости реагирует христианская сторона, и здесь нас тоже ожидают интересные выводы.
Обозначу две проблемы отечественного (речь идет именно о нем) атеистического дискурса: «непоследовательный рационализм» и апелляция к устаревшей концепции Бога и религиозной веры.
«Непоследовательный рационализм» – мое собственное обозначение того, как я воспринимаю идеологию наших атеистов.
С одной стороны, их рационализм предполагает, что картина мира мыслящего человека должна содержать только то, что может быть рационально объяснено.
С другой стороны, сама эта установка далека от подлинной рациональности. Ведь известно, что не знаем мы гораздо больше, чем знаем. Не понимаем – гораздо больше, чем понимаем. И в этом мире мы можем объяснить лишь небольшую часть объектов, явлений и процессов.
Более того, чем больше мы знаем, тем больше мы не знаем. Современный человек не знает гораздо больше, чем не знал человек средневековый. Атеистами знание «религиозное» объявляется иррациональным, потому что оно противоречит материализму. (Не станем здесь развивать общеизвестное и справедливое представление о том, что и сам материализм – это своего рода вера, но вовсе не знание.)
В результате картина мира атеиста-материалиста оказывается редуцированной. Это сознательная позиция редуцирования мира: отсекаются вещи, которые не могут быть объяснены рационально. То есть отсекается большая часть мира!
С точки зрения этой логики, до тех пор, пока человек не мог объяснить движения небесных тел, он обязан был просто закрываться от звездного неба и не смотреть в его сторону – делать вид, что его не существует. Христианское сознание видит духовные истины, как человек видит звездное небо. Позиция атеиста – это обычная позиция игнорирования. В том-то и дело, что эта позиция не разумна.
Далее, отечественный атеизм спорит с устаревшими типами религиозного сознания. Речь идет о концепции Бога и о концепции религиозной веры.
Бог для атеиста – это сверхъестественное антропоморфное существо. Собственно, атеизм в своем осмыслении религии базируется на старой концепции удвоения мира, когда мир делится на естественный и сверхъестественный. Атеизм совершенно справедливо не желает усматривать причин для такого разделения и видит в этом проявление мифологического сознания. В этом плане атеисту приходится с удивлением и снисходительно смотреть на людей, верующих в существование сверхъестественных существ.
Но фокус в том, что отсутствие интереса к современному богословию ставит здесь атеиста в неловкую ситуацию. Ведь современный христианин (если под «современным» понимать категорию не хронологическую, а содержательную) верит вовсе не так. Для него Бог вовсе не является сверхъестественным антропоморфным существом. Для него Бог – это само-бытие, основание бытия (П. Тиллих), этот Тот, Чье небытие нельзя помыслить, это воистину библейский ЕСМЬ, отнюдь не вписывающийся в категорию существ в ряду других существ.
Для современного христианина титул Бога – не «Царь», а «Смысл». Бог есть «Гарант» смысла вопреки постсовременному царству бессмыслицы, Бог сегодня – это подлинный библейский «Победитель хаоса». Современный христианин больше не приводит «доказательств бытия» Бога, ибо понимает, что тот, кто понял, Кто такой Бог, не может даже задаться вопросом о Его существовании / несуществовании.
Концепция Бога неразрывно связана с концепцией веры. Для нашего атеиста вера – это такой гносеологический акт, при котором некоторая информация принимается при отсутствии достаточных доказательств.
Но для современного христианина, опять же, вера – это не принятие информации. Собственно, это уже даже не вера в то, что Бог есть! Это отношение к Богу, выражающееся (по Тиллиху) в предельной заинтересованности. Причем современная концепция веры должна быть наложена на современную концепцию Бога.
В результате получается следующая формула: вера современного христианина – это не безосновательное принятие допущения о существовании сверхъестественного существа, а такое отношение к бытию, которое усматривает в нем, бытии, осмысленность и гармоничность и формирует соответствующую жизненную позицию. Атеизм же, с точки зрения современного христианина, – это тоже вовсе не отрицание веры в сверхъестественное антропоморфное существо, а такое отношение к жизни, которое предполагает ее бессмысленность, хаотичность, случайность.
А вот теперь следует сказать о том, что, к сожалению, современное христианство зачастую является современным лишь хронологически, а не содержательно. Я два раза упомянул Пауля Тиллиха, гениальнейшего богослова современности, чье подлинно апологетическое богословие, по сути, делает и сам атеизм невозможным, но при этом это богословие не воспринято и не востребовано сегодня теми христианами, которые называют себя евангельскими. Создается впечатление, что мы учимся христианской истине из атеистических учебников, принимаем навязываемые нам понятия, взятые нашими оппонентами из седой древности. Остановимся на этом подробнее.
Чем отвечает отечественное евангельское христианство на «непоследовательный рационализм» отечественного атеизма? Отвечает оно «последовательным иррационализмом»! Мы продолжаем дискредитировать разум, пререкаться с наукой «по поводу и без повода», продолжаем отстаивать представления о том, что вера – занятие «не-разумное».
Нельзя удержаться, чтобы не нарисовать карикатуру на фундаменталистский символ веры: «Верую в то, что вселенная сотворена за 144 часа, Библия упала с неба, а Эйнштейн – пророк сатаны. Кто же в это не верует, да будет отлучен!»
О фундаментализме я упомянул (и буду упоминать далее) не случайно, ведь достаточно явно вырисовывается интересная проблема: вместо диалога атеизма и христианства зачастую мы видим спор вульгарного материализма, имеющего поверхностную информацию о христианстве, и вульгарного же религиозного фундаментализма.
Приведем возможную иллюстрацию. Обсуждается проблема грехопадения. Фундаменталисты рассказывают всем известный библейский миф и настаивают на его буквальном понимании. Современный атеист, который является вроде бы человеком разумным, но, к сожалению, серьезной богословской литературы не читал, однако поверил (!) в то, что фундаменталистская интерпретация является аутентичной, единственной христианской, начинает совершенно справедливо недоумевать и свои недоумения высказывать: и про первородный грех, и про сад на востоке и т. д. и т. п. Такая дискуссия явно просто обязана зайти в тупик.
Для выведения разговора на серьезный уровень требуется совершенно иное обращение с Библией, совершенно иные навыки герменевтического мышления и т. д. Иными словами, к плодотворной дискуссии даже с не очень подготовленным атеистом фундаментализм просто не готов. Ему придется отстаивать собственные постулаты (а вовсе не подлинно христианское содержание) и дискуссия увязнет.
Какова альтернатива? Используя тот же пример с грехопадением, предположим, как бы мог развиваться диалог, если бы в нем участвовал не фундаменталист, а «современный христианин». Вероятно, последний отказался бы от буквальной веры в конкретные «деревья», их «плоды», «змеев» и прочее, но при этом спокойно бы объяснил, что Библия в данном месте, когда говорит об Адаме и Еве, просто описывает на языке образов то, что происходит в жизни человека как такового, причем описывает довольно тонко и точно.
Масса людей преткнулись о «наследственный грех», но в свете той интерпретации, которая не следует фундаменталистско-буквалистским установкам, сама концепция «наследственного греха» становится просто ненужной. Никто не расплачивается за чужой грех!
Легче всего преткнуться о букву, но зачем вновь и вновь класть перед людьми ложный камень преткновения – архаичные толкования, буквализм, элементарное неумение воспринимать библейские образы как образы и т. д.? Фундаменталисты ужасаются как некоей «либеральной ереси» таким понятиям, как «язык мифа», «жанровый подход в понимании Писания» и т. п., а ведь ересью является служение букве, которое лишь соблазняет людей этого мира и отвращает их от христианства, ибо они думают, что христианство и заключается лишь в наивном, неумелом и буквальном прочтении древнего текста под названием Библия.
Чем отвечает наш фундаментализм нашим атеистам в пункте концепции Бога и концепции веры? Тем, что продолжает твердо держаться именно устаревших, а не каких-то иных, концепций!
Бог для фундаменталиста – именно антропоморфное существо, непременно сидящее на троне. Существо это, кроме всего прочего, непременно обладает сугубо человеческим мышлением и человеческой логикой. Обращаться и общаться с Ним надо соответствующим образом: умолять при помощи молитв и манипулировать Им при помощи постов и прочих хитроумных религиозных механизмов. Самое интересное в этом то, что именно такое отношение объявляется благочестивым в противовес «либеральному нечестию».
Что касается веры, то здесь наши христиане однозначно капитулируют перед атеистической критикой. Ведь если разум – зло, то вера должна быть бездумной. В результате там, где ожидается формирование осмысленной жизненной позиции по отношению к осмысленному и гармоничному бытию, – там мы видим позицию именно бессмысленную: позицию бездумного принятия религиозных догматов, которой подменяется подлинная вера. Атеисты богохульно говорят: «Ваш Бог и ваша Библия учат вас не думать», а мы глупейшим образом соглашаемся: «Да, и мы уже в совершенстве этому научились».
Но над всем этим возвышается еще один вопрос: а что такое христианство? С чем спорят атеисты, когда они спорят с христианством?
А спорят они с одной из разновидностей религиозного сознания. Религиозное же сознание является одним из видов сознания идеологического. И здесь мы совершаем еще одну потрясающую ошибку: мы соглашаемся с той ролью, которую нам отвели. Мы соглашаемся на роль «просто религии» и «просто идеологии».
Ошибка эта фатальная, ибо тогда в этом споре нам вообще не на что рассчитывать. Идеология – это торжество иррациональности, это ее пир! Что же касается религии, то критика религии – воистину то, за что мы должны быть бесконечно благодарны атеистам.
Оставаться христианству в сфере «просто религии» и «просто идеологи» никак нельзя. Нам следует включиться в переосмысление современным человеком идеологических механизмов как таковых. Среди христиан есть масса желающих навязать миру некую «христианскую идеологию». Сегодня мы видим массу христиан, которые жаждут пройтись неким новых крестовым походом по этому «секулярному миру».
Иными словами, оказывается, все еще есть немало людей, которые не утомились играть в старые игры, не осознали их бессмысленность и вредность. Осмелюсь призвать наших христиан к совершенно иной программе: предложить этому миру не старые идеологические построения под новым соусом, а возвращение к стандартам подлинной рациональности. Нам самим сегодня следует осознать (и продемонстрировать миру), что христианство – это не идеология в ряду идеологий, а просто разумная жизненная позиция.
Призыв Христа – это призыв к жизни-по-разуму, призыв к серьезному отношению к жизни. Весть Христа – это весть о победе смысла над бессмыслицей, гармонии над хаосом, жизни над смертью. Я глубоко верю в то, что эти утверждения – подлинно ортодоксальны; это даже не новый язык для старой веры.
Попытка вывести христианство из статуса «просто религии» – не просто реализация чьих-то произвольных пожеланий. Необходимость этого непосредственно следует из того, что мы сегодня знаем и понимаем благодаря современной библеистике и историческому богословию: Христос не создавал религии и не желал видеть Своих последователей религиозными людьми.
Сама борьба Христа была направлена против того, чем стала вера Израиля, а стала она именно «просто религией» и «просто идеологией», причем поставленной на службу вполне земных человеческих интересов. И вот что печально: во времена Христа та религия была даже не столь сильно оторвана от жизни, не столь сильно обособлена в качестве отдельной формы общественного сознания. Она была достаточно сильно спаяна со всеми сферами жизни. То есть мы сейчас еще в худшем состоянии?..
Христианство стало религией. Отношение к этому должно быть двояким. С одной стороны, культурное сознание современного человека выкристаллизовалось в те традиционные структуры, которые мы знаем сегодня, и сознание религиозное – одна из таких установившихся структур.
С другой стороны, очевидно и то, что современному человеку в этих структурах тесно. А нашему опыту богопознания и богообщения тесно в религиозных формах.
Похоже, что систематико-богословский, догматический дискурс постепенно теряет свои лидирующие позиции даже в церковной сфере. Вполне вероятно, что ему придется (де-факто, уже приходится) конкурировать с совершенно иными формами выражения Церковью своей веры. Эти формы – социальное служение, искусство, недогматическая богословская эссеистика.
За систематическим богословием классиков прошлого века мы уже не успеваем. Это, разумеется, печально, и такое отставание следует ликвидировать. Более того, систематическое богословие не умрет, а через какое-то, возможно непродолжительное, время его значение даже усилится. Но сегодня важно не отстать и от ожиданий современности.
А современность ожидает, что христиане будут делиться своей верой на понятном, светском языке. И в воздухе витает даже вполне конкретные формы этого языка. Прежде всего, мы говорим о языке рассказа – в противоположность языку абстрактных категорий. Это может быть непосредственный пересказ Евангелия в повествовательной форме, но современными художественными средствами – в искусстве; это может быть «повествование жизнью» – на уровне обыденного и профессионального общения; это может быть секулярное по форме обращение к нашим согражданам на самых разных уровнях культуры.
«Постсоветскому» евангельскому христианству пока не удается элементарно закрепиться в национальной культуре, а не удается потому, что до сих пор мы к этому не стремились. Мы бежали из своей национальной культуры в субкультуру.
А закрепление в культуре – это работа на перспективу. Это залог того, что когда-нибудь к нашему голосу в наших странах станут относиться серьезно. Вместо мечтаний о «христианском правительстве», которое с неба не свалится, следует проводить конкретную работу по закреплению в культуре, следует элементарно воспитывать членов церквей, учить их быть светом мира на том месте, на котором они поставлены.
Перед появлением «христианского правительства» (если такое возможно) должны появиться христианские ученые и христианские деятели искусства. Потому что подлинное закрепление в культуре происходит именно на этих уровнях, а не на уровне политической власти.
Теология культуры, «теология обыденности», повествовательное богословие – пусть это пока для нас лозунги, но эти лозунги следует принять к рассмотрению со всей серьезностью. И в контексте нашего разговора о диалоге с атеизмом это особенно важно. Ибо одно дело, когда атеист брезгливо спорит с догматической схоластикой, и совсем другое дело, когда он поставлен лицом к лицу с повествованием (с ним вообще спорить затруднительно); или когда он поставлен лицом к лицу с шедевром искусства (христианским по своему идейному содержанию, но вовсе не обязательно религиозным), который, как известно, говорит сам за себя; или когда он воочию видит, что научная методология вовсе не обязана быть материалистическо-атеистической, как его учили на лекциях в еще советском вузе.
Если христиане выйдут за узкие границы собственных религиозных, проповеднических, миссионерских привычек, то и диалог с неверующими сможет приобрести гораздо более живые и плодотворные формы.
В прошлом этот диалог многое дал христианству. Вероятно, он что-то дал и другой стороне (не хотелось бы говорить «атеизму», ведь этот диалог обогащает культуру как таковую; в конечном итоге, диалог призван служить самому человечеству). Но сейчас мы видим, что диалог буксует. Происходит полемика старого со старым. Спорят друг с другом люди, которые чего-то не поняли.
Люди, которые поняли, либо перестали спорить, либо спорят совсем на другом уровне. Но мы говорили о нашей постсоветской ситуации. На данном культурном пространстве некоторые люди просто «застряли», просто увязли в луже старой застоявшейся воды.
Как будут вести себя наши оппоненты-атеисты, мы не знаем, но есть смысл подумать о корректировке собственного поведения. Из всего сказанного можно вывести некоторые предложения. Во-первых, похоже, что опасности атеизма мы все еще недооцениваем и не сделали еще всех выводов из опыта предыдущей полемики. Это видно из того, что мы не только продолжаем стоять на своих старых позициях оппозиции к разуму, но в последнее время еще и увлеклись новой «не-разумностью» – постсовременной. Слышны призывы и восклицания: «Ура! Сегодняшний мир окончательно отверг разум, так это же шанс для нас, христиан, ведь наше учение тоже не-разумно, возрадуемся же и возвеселимся!»
Это неправда, и радоваться тут нечему. Постсовременной «не-разумности» следует противопоставить именно христианскую разумность. От «не-разумности» мир уже начал уставать. У меня есть очень непопулярное видение: грядет эпоха неопросвещения. Как бы христианам опять не оказаться опоздавшими (или проспавшими): мы очень медленно реагируем на мир.
Во-вторых, мы очень медленно реагируем на то, что происходит в самой церкви. В последние века Бог давал Своей Церкви великих мужей веры – прекрасных богословов. Но как мало тех, кто хочет слышать и принимать Слово Божье, произносимое устами этих людей.
Для нас муж Божий – это только популярный проповедник, успешный евангелист или пастор. Воистину, мы преступно пренебрегаем твердой пищей, которую приготовил для нас сам Бог! Наше постоянное «опаздывание» по отношению к нуждам и вопросам этого мира – лишь следствие нашей нечуткости к действию Духа Божьего в самой Церкви, и здесь я говорю о такой сфере Его действия, как богословие.
Мы падки на духовный фаст-фуд, у нас потребительское отношение даже к проповеди: мы хотим видеть, что мы будем иметь от этого слова. А когда слово оказывается чуть глубже наших поверхностных привычек мышления и понимания, мы объявляем его излишним мудрствованием.
Правда заключается в том, что Бог действительно призвал нас к мышлению, к мышлению напряженному и ответственному. Жизнь духа – это жизнь разума. Она ценна даже сама по себе. Но ведь и прагматика этой «жизни разума» вполне очевидна. Кто такие эти самые атеисты, о которых здесь шла речь? Это просто люди. Люди, нуждающиеся в спасении, как и все прочие. Критерий успешности диалога с ними – это не наша победа в споре, а их спасение.
